Жизнь заплатит ядом утрат
Горький вкус серебра
Бесконечная тьма

Ветер сильный, жаркий, летний, развивает легкие траурные вуали и люди стоят, сжавшись в тесный кружок.
Головы опущены, на лицах скорбь и печаль. Мелькают на щеках чистые слезы, в покрасневших глазах столь откровенное отчаяние и горечь утраты. Лицемерие сквозит и стелется складками дорогих шелков. Лицемерие стынет в Королевской Гавани, будто вино, что с годами наполняется силой и цветом.  И ветер рвет траурные вуали, поднимает черный с красным флаг, бьет знамя драконьего дома над головой и разгорается яркий костер, почти обжигая кончики серебристых волос.

Они говорят, что Королева не принадлежала к дому Таргариен и что сжигать ее тело совсем не обязательно.
Они говорят, что ее праху стоит покоиться в септе Бейлора, а не направляться в Солнечное Копье, за многие мили от столицы Семи Королевств.
Еще они говорят, что Элия Дорнийская была верной женой и доброй Королевой, что народ ее любил, хоть и косо смотрел на дорнийцев.
И все как один спорят о том, кто займет ее место.

Я закрываю глаза.
Я не желаю слушать.
Золотой обруч короны сжимает голову в тиски, ворот черного камзола душит, а в дорогих расшитых одеждах невыносимо сделать и малый вдох. Жарко и тесно. Где-то за спиной звонят колокола, люди выпускают в воздух голубей в честь королевы Элии, в честь окончания срока правления дорнийцев в Королевской Гавани и в честь того, что уже очень давно отмечать свадьбы и похороны стали одинаковыми обрядами.
Я стараюсь не смотреть и не слушать. Просто закрыть глаза и на мгновение вспомнить свою жену молодой и прекрасной, с добрыми темными глазами, легкой улыбкой и тонкими руками, что тянулись ко мне навстречу, желая привлечь в объятия. Я закрываю глаза и хочу представить свою жену здоровой и счастливой, но вижу лишь бледное лицо, искусанные губы, мокрые волосы, что прилипли к шее и плечам. Я вижу изломанную гримасу неестественной улыбки, слышу замученное тяжелое дыхание умирающей и как пальцы тонкие пытаются стиснуть край моего ворота и что-то сказать на прощание. Не успевает. И бьет в нос запах лекарственных трав и человеческого тела.
Смерть не бывает прекрасной. Не бывает благородной и величественной.
Она всегда ужасна, от нее разит потом и испражнениями. Смерть выжигает что-то счастливое внутри сердца и оставляет черную зияющую дыру. Ты говоришь о том, что Она прожила счастливую жизнь, что были улыбки и смех, были двое чудесных детей и корона в копне смоляных волос смотрелась прекрасно. Но за словами стоит горькая правда, стынет она привкусом полыни на кончике языка, срывается сдавленным дыханием с губ. Смерть заставляет почувствовать свою вину, увидеть перед глазами не счастливые лица, а совершенные ошибки. Она напоминает о себе, когда черный дым погребального костра поднимается в воздух густыми клубами.

И они говорят, что жизнь не стоит на месте. Они говорят, что Королевству нужна Королева. Даже если она не нужна Королю.
А мне просто хочется ударить кого-нибудь. Сжать в кулаке чей-то камзол и ударить со всей силы по челюсти, бросить на погребальный костер зарвавшегося вельможу, приказать дракону сожрать глупый кусок мяса именуемый человеком.
Но я только поворачиваю голову едва ли на треть, открываю глаза и смотрю долго, внимательно. Киваю вежливо, обещаюсь подумать одним взмахом легким руки. Эйгон за моей спиной говорит, что Король желает сейчас тишины и покоя, чтобы помолиться о мире души для своей супруги. Эйгон гордо вскидывает голову, говорит тихо и твердо. Я в его годы тоже так говорил, тоже так смотрел и верил, что поступаю правильно, что поступаю мудро и перенимаю часть заботы собственного отца на себя не от жажды власти, а лишь от искреннего желания помочь.

В горьком изломе губ прячется ядовитая тень насмешки. Оседает пепел на серебристых волосах, поднимается дым от костра прямо к чистым голубым небесам.

Они говорят, что Королевству нужна Королева...

В Малом Совета сегодня тихо. Нахмурился недовольно Тайвин Ланнистер, свел золотые брови к переносице и сжал губы в тонкую линию, лишь посматривает косо и недружелюбно на расплывшегося в сладкой гримасе Паука. Еще мрачнее выглядит Станнис Баратеон. Только Люцерис остается спокойным. Это он легко и играюче заговорил о теме, что стала камнем преткновения для всего совета. Это он вновь заявил о том, что Дейнерис Таргариен отплыла из Драконьего Камня и ее корабль пристал к Королевской Гавани более получаса назад.

Почти год прошел со смерти Королевы Элии, а никак не успокоятся Великие Дома Вестероса, никак не сойдутся во мнении. При всех разговорах о девице Тиреллов и Баратеонов, десятках различных девушек из самых знатных домов Вестероса, собственная младшая сестра казалась фигурой компромиссной, тихой и покладистой. Традиция Таргариенов вступать в близкородственные браки давно и прочно укоренилась в чужих умах и более не вызывала отвращения, ведь что только не сделаешь для сохранения чистоты крови, не так ли? Что только не сделаешь ради драконьего дома, что после пожара в Летнем Замке и так и не восстановил свою былую мощь, потеряв большую часть потомков старой Валирии в диком пламени.

Я откладываю бумаги, складываю руки в замок и смотрю на собравшихся.
- Закончим на сегодня.
И лорды откланиваются, покидают свои стулья, в последний раз бросают заинтересованные взгляды, прежде чем выйти из высоких чертогов, оставляя меня одного. Впрочем, разве можно назвать одиночеством бессменное общество белых рыцарей?
Я морщусь и поворачиваю голову к распахнутым окнам.
Целая вечность прошла с тех пор, как я брал в руки верную арфу с серебристым крылом,  как мы покидали душный Красный Замок или соленый Драконий Камень ради звездных ночей под разрушенными сводами сгоревшего замка. Взобраться на спину молодого сильного дракона, испугать громким ревом могучего змея столичных жителей, а потом просто отправиться прочь, туда, где рыцари не смогут настигнуть своего принца. Но время беспощадное и несправедливое, унесло прочь лихое прошлое, отложило арфу на пыльную полку и покрыло дракона молодого крепкой броней, чтобы служил как сила боевая да страшная, способная превратить в пепел любого врага. Стерлись все песни. Отзвучали они по умершим королям свою тризну и смолкли.
А я остался один.
- Приведите Дейнерис.
Один из слуг отрывается от тени входа в покои и почтительно кивает, чтобы выскользнуть неслышно по данному поручению. И я уже давно не ищу расположения своих подданных, не улыбаюсь им вежливо и внимательно, будто бы спрашивая их без всяких слов о том, что происходит и какие теперь дела. Я больше не ищу чужой милости и страстного восхищения собственной персоной, в тяжелом взгляде индиговых глаз мерещится опасность, а не терпкая нота печали.
Корона меняет. Корона делает жестче. И те, кто раньше считался близкими друзьями, отступают назад и прячутся в тень, потому что на самой вершине, в объятиях Железного Трона, ты неизменно остаешься совсем один.
Я давно уж об этом не печалюсь, свет заливает комнаты, мечется пыль на ярких лучах солнечных и минуты покоя мне куда милее, чем общество придворных, что вечно требуют награды и внимания, что желают встать как можно ближе к Трону ради собственных амбиций и непомерных желаний. Но тишину все-таки прерывают, входит моя младшая сестра тихо в комнаты и я ненадолго поворачиваю голову, чтобы взглянуть на нее.
- Подойди ближе. - Легкий взмах руки, приглашение сесть напротив, поближе к свету. Я долго молчу, изучая сестру. Она удивительно похожа на нашу мать и пускай силы оставили Рейлу после рождения дочери, а смерть совсем скоро вовсе ее забрала, я все же помнил Королеву молодой и прекрасной, с горящими огнем фиалковыми глазами. - Ты знаешь по какой причине тебя привезли в Королевскую Гавань? И какое место хотят чтобы ты заняла возле Короля?
В словах холодных и жестких горечь полыни и тень насмешки. Жить в Красном Замке - это не значит быть свободным, а корона на голове от этой свободы отдаляет тем паче. Вот только плюсы у нее все-таки были. Например я могу одним махом разорвать чужие желания и поступить так, как сам решу, не учитывая чужое мнение. Если Дейнерис скажет что любит кого-то, если признается искренне в своих истинных мыслях, то плевать мне будет на чаяния Велариона и половины королевских придворных. Не для того Таргариены три сотни лет правят, чтобы и вовсе собственной воли лишаться.